EiL Blog
Artist Talk: Егор Плотников
Посреди моря мировых событий, да и просто повседневной суеты, хочется вновь обрести почву под ногами. Об этом размышляет в своем творчестве художник Егор Плотников.
Егор Плотников родился в Кирове в 1980-м году. В 2006 году окончил Московский государственный академический художественный институт имени В. И. Сурикова. Участник групповых и персональных выставок в России и других странах. Работает с живописью и скульптурой, зачастую объединяя их. Персонаж его картины или скульптуры, стоящий перед полотном, отождествляется со зрителем, который сквозь тотальный ландшафт выставки проникает в ландшафт собственной памяти, восстанавливает в настоящем времени опыт своей жизни.
Тема, исследуемая Егором, вне времени и событий, и тем самым вызывает интерес людей в разных городах и странах. Мы традиционно поговорили с Егором о начале его творческого пути, текущей практике и советах для начинающих авторов.
Егор Плотников. Фото: Анна Галкина
Егор, как начался ваш творческий путь?
Мой отец – художник, хотя он никогда не стремился привлечь меня к занятию творчеством. В детстве все хотели быть космонавтами или летчиками, а я – дворником в детском саду, из-за того, что тот мог кормить птиц остатками еды из столовой, мне это казалось прекрасным занятием.
Однако, я сам незаметно для себя начал рисовать. Мой отец в начале 90-х на базе училища создал Вятский гуманитарно-художественный лицей, и мы с Женей (примечание: художница Евгения Буравлева – супруга Егора) оказались в этом лицее на одном курсе. Потом 5 лет - Вятское художественное училище и 6 лет - Суриковский институт.
У Вас не было когда-либо желания что-то изменить в своей карьере?
Нет, я еще в раннем школьном возрасте почувствовал, что хочу быть художником. На меня никто не давил, как это иногда бывает в семье художников. При этом, мой отец вдохновлял меня. Он придумал новый формат учебного заведения. Это что-то похожее на Суриковский лицей в Москве, там была авторская программа: маленькие классы по 12 человек, 2 класса и каждый день специальные дисциплины, своя программа по литературе, по истории, то есть это по-своему был уникальный проект.
А сейчас это учебное заведение, организованное вашим отцом, существует?
Лицей был переведен на базу средней школы, в какой-то момент Министерство образования модернизировало систему, лицей не подходил под существующие правила в системе учебных заведений, но, тем не менее, из него вышло много талантливых выпускников.
А что было дальше?
В общей сложности моя учеба продолжалась 15 лет. Я учился и стажировался у легендарных людей. В институте я обучался у Павла Никонова. После института я попал в творческие мастерские при Академии художеств. Творческими мастерскими руководили братья Ткачевы. Сергею Петровичу исполнилось бы в ноябре 2022 сто лет, он полгода не дожил до этой юбилейной даты.
Большое счастье, что мы смогли встретиться с этими людьми, работать с ними и дружить. Например, с Павлом Никоновым после института мы встречались и в мастерских, и на выставках. Но, с другой стороны, это и ответственность. В целом, академическое образование сковывает: это инструмент в твоих руках, но в то же время, остаются правила и традиции, голоса твоих учителей постоянно звучат внутри тебя.
А групповые выставки вы устраивали во время обучения?
Да, мы устраивали. Наша мастерская всегда считалась самой «левой» в институте, считалось, что нам больше позволено чем другим, а еще, что «Никоновцы» пишут лопатой (смеётся). Просмотры организовывались в формате групповых выставок. Иногда, в мастерских не хватало места и нам выделяли спортзал, что бы мы там все завешивали, это отличалось от стандартных просмотров, принятых в институте.
Мастерские повлияли на то, что вы пришли к современному искусству?
На выбор творческого пути повлияло много факторов. Никонов сыграл, конечно, ключевую роль, всегда предлагал смотреть на вещи непредвзято. Он говорил: “Принято считать, что одно хорошо, а другое плохо. А вы попробуйте посмотреть свежим взглядом, как будто, вы впервые что-то видите, и из этого дать оценку свою оценку работе.” Это помогло нам избежать категоричности в суждениях, какая часто случается у людей, получивших академическое образование. Меня не устраивала традиция деления людей на «правых» и «левых». Никонов учил нас мыслить сложнее, и глубже понимать природу явлений. Это помогло нам в развитии.
Расскажите о первом большом проекте.
Первый серьезный проект у нас случился в 2008 году совместно с Павлом Отдельновым, с которым мы ездили в Новокузнецк на металлургический комбинат по приглашению наших друзей.
Мы с Пашей учились вместе в институте, он был на год старше меня, и работали в одной мастерской. Наш совместный проект позволил нам с одной стороны отдать дань уважения нашим учителям, суровому стилю, а с другой - оторваться и сделать следующий шаг к своему направлению. Павел пошел в сторону «индастриала» - тем связанных с Дзержинском, с химическим проектом советской эпохи. А меня, наоборот, развернуло в другую сторону, мне захотелось открыть для себя окружающее пространство, увидеть все вокруг глазами ребенка. У меня в этот момент подрастал племянник, как раз начал ходить, и я, наблюдая за ним, пытался понять, как он видит все что вокруг него, как он называет базовые категории: поле, небо, ветер, огонь, все что нам привычно. Так родился важный для меня проект “Большая прогулка”, я его показал в галерее Ковчег. Я считаю, что эта галерея сделала очень много, чтобы многие молодые художники встали на ноги. Это была площадка, где мы все выставлялись, общались, вовлекались в общие проекты.
Как считаете работы вашего отца повлияли на Вас в художественном плане?
Один из принципов моего отца, как педагога, это деликатность и невмешательство своим творческим взглядом. В какой-то момент влияние было, так как мы работали рядом, и свой след в моем творчестве он оставил. Но, начиная с мастерской в Суриковском, моя практика стала значительно меняться. Отец переживал, что я делаю нечто другое, но при этом считал, что так и должно быть, я это очень ценю.
Мой отец – художник, хотя он никогда не стремился привлечь меня к занятию творчеством. В детстве все хотели быть космонавтами или летчиками, а я – дворником в детском саду, из-за того, что тот мог кормить птиц остатками еды из столовой, мне это казалось прекрасным занятием.
Однако, я сам незаметно для себя начал рисовать. Мой отец в начале 90-х на базе училища создал Вятский гуманитарно-художественный лицей, и мы с Женей (примечание: художница Евгения Буравлева – супруга Егора) оказались в этом лицее на одном курсе. Потом 5 лет - Вятское художественное училище и 6 лет - Суриковский институт.
У Вас не было когда-либо желания что-то изменить в своей карьере?
Нет, я еще в раннем школьном возрасте почувствовал, что хочу быть художником. На меня никто не давил, как это иногда бывает в семье художников. При этом, мой отец вдохновлял меня. Он придумал новый формат учебного заведения. Это что-то похожее на Суриковский лицей в Москве, там была авторская программа: маленькие классы по 12 человек, 2 класса и каждый день специальные дисциплины, своя программа по литературе, по истории, то есть это по-своему был уникальный проект.
А сейчас это учебное заведение, организованное вашим отцом, существует?
Лицей был переведен на базу средней школы, в какой-то момент Министерство образования модернизировало систему, лицей не подходил под существующие правила в системе учебных заведений, но, тем не менее, из него вышло много талантливых выпускников.
А что было дальше?
В общей сложности моя учеба продолжалась 15 лет. Я учился и стажировался у легендарных людей. В институте я обучался у Павла Никонова. После института я попал в творческие мастерские при Академии художеств. Творческими мастерскими руководили братья Ткачевы. Сергею Петровичу исполнилось бы в ноябре 2022 сто лет, он полгода не дожил до этой юбилейной даты.
Большое счастье, что мы смогли встретиться с этими людьми, работать с ними и дружить. Например, с Павлом Никоновым после института мы встречались и в мастерских, и на выставках. Но, с другой стороны, это и ответственность. В целом, академическое образование сковывает: это инструмент в твоих руках, но в то же время, остаются правила и традиции, голоса твоих учителей постоянно звучат внутри тебя.
А групповые выставки вы устраивали во время обучения?
Да, мы устраивали. Наша мастерская всегда считалась самой «левой» в институте, считалось, что нам больше позволено чем другим, а еще, что «Никоновцы» пишут лопатой (смеётся). Просмотры организовывались в формате групповых выставок. Иногда, в мастерских не хватало места и нам выделяли спортзал, что бы мы там все завешивали, это отличалось от стандартных просмотров, принятых в институте.
Мастерские повлияли на то, что вы пришли к современному искусству?
На выбор творческого пути повлияло много факторов. Никонов сыграл, конечно, ключевую роль, всегда предлагал смотреть на вещи непредвзято. Он говорил: “Принято считать, что одно хорошо, а другое плохо. А вы попробуйте посмотреть свежим взглядом, как будто, вы впервые что-то видите, и из этого дать оценку свою оценку работе.” Это помогло нам избежать категоричности в суждениях, какая часто случается у людей, получивших академическое образование. Меня не устраивала традиция деления людей на «правых» и «левых». Никонов учил нас мыслить сложнее, и глубже понимать природу явлений. Это помогло нам в развитии.
Расскажите о первом большом проекте.
Первый серьезный проект у нас случился в 2008 году совместно с Павлом Отдельновым, с которым мы ездили в Новокузнецк на металлургический комбинат по приглашению наших друзей.
Мы с Пашей учились вместе в институте, он был на год старше меня, и работали в одной мастерской. Наш совместный проект позволил нам с одной стороны отдать дань уважения нашим учителям, суровому стилю, а с другой - оторваться и сделать следующий шаг к своему направлению. Павел пошел в сторону «индастриала» - тем связанных с Дзержинском, с химическим проектом советской эпохи. А меня, наоборот, развернуло в другую сторону, мне захотелось открыть для себя окружающее пространство, увидеть все вокруг глазами ребенка. У меня в этот момент подрастал племянник, как раз начал ходить, и я, наблюдая за ним, пытался понять, как он видит все что вокруг него, как он называет базовые категории: поле, небо, ветер, огонь, все что нам привычно. Так родился важный для меня проект “Большая прогулка”, я его показал в галерее Ковчег. Я считаю, что эта галерея сделала очень много, чтобы многие молодые художники встали на ноги. Это была площадка, где мы все выставлялись, общались, вовлекались в общие проекты.
Как считаете работы вашего отца повлияли на Вас в художественном плане?
Один из принципов моего отца, как педагога, это деликатность и невмешательство своим творческим взглядом. В какой-то момент влияние было, так как мы работали рядом, и свой след в моем творчестве он оставил. Но, начиная с мастерской в Суриковском, моя практика стала значительно меняться. Отец переживал, что я делаю нечто другое, но при этом считал, что так и должно быть, я это очень ценю.
Егор Плотников, "В полях", 2022
Каким был момент, когда вы из академического выпускника перешли в разряд современных художников?
Щелчка не было, процесс проходил в течении нескольких лет после окончания института. Это один из моментов кризиса молодого художника, который оказывается в мире современной культуры и который там заведомо чужак. Мне всегда казалось абсурдным, что пейзаж маслом на холсте – это только музейное искусство или салон. “Почему я не могу писать маслом на холсте, хотя этот материал отвечает моим идеям?”. Эти размышления привели к тому, чем я сейчас занимаюсь, к попытке переосмыслить традиционный жанр, традиционную технику и понять, как человек смотрит на искусство прошлого, которое мне дорого. В то же время, я хочу найти портрет современности через пространство в том языке, в котором я работаю.
Есть ли кто-то из западных художников, с кем вы имеете похожие художественные взгляды?
Когда я учился в институте было меньше информации (интернет у меня появился только на 4 курсе), меньше поездок, и мы не так много знали о современном искусстве в мире. Трудно выделить конкретного художника. После института меня вдохновляли Ансельм Кифер, Дэвид Хокни, Герхард Рихтер. Это были живописцы, которые тебя убеждали что живопись не умерла, она существует в разных формах, и это помогало.
Каков портрет вашего коллекционера?
Многих людей, кто покупает мои работы я знаю лично, но не всех, конечно.
Это разные люди, среди которых серьезные коллекционеры и те, кто просто покупает понравившуюся работу. Меня, несомненно, радует, когда моими работами интересуются коллекционеры, собирающие принципиальные вещи – они узнают меня как нового автора для себя, начинают знакомиться с моим творчеством, завязывается некий диалог. Это интересно и полезно для художника. Однако, также приятно, когда человек просто купил твою работу, потому что она ему очень понравилась, и бывает, что это единственный предмет искусства в его доме, который становится частью его жизненного пространства.
Часто вам задают вопрос, что вы хотели показать в этой работе?
Спрашивают часто. Когда мы с Женей только начали активно выставляться и расширился круг людей, интересующихся нашим творчеством, меня озадачивало желание зрителя пообщаться с художником. Наши учителя говорили, что наша задача только писать, не думая о зрителе. Это, конечно, снобизм. Ты создаешь предмет, который потом живет отдельно от тебя, а значит делаешь его для зрителя, и если он хочет, чтобы ты рассказал о предмете искусства, то ты должен рассказать, это такая же часть работы, как и сама живопись.
Важно, что зритель может совершенно иначе интерпретировать твою работу, и имеет на это право, потому что смотрит на нее через призму своего опыта. Получать обратную связь очень полезно – ты получаешь опыт, который питает творческий процесс и помогает яснее формулировать мысли.
Что означают фигуры человека в ваших работах?
Несмотря на то, что я учился на живописца, 10 лет назад я начал делать первые скульптуры, и постепенно пришел к объединению живописи и скульптуры в одном произведении. На выставках я часто замечал, как живопись и скульптура нелепо соседствуют друг с другом. Как сказал один американский художник “Что такое скульптура – это, то, на что натыкаешься, когда отходишь чтобы лучше рассмотреть живопись”. И раз они соседствуют в одном пространстве их можно объединить. А с другой стороны, мне хотелось, чтобы персонаж вышел из холста, развернулся и стал смотреть на него, то есть стал посредником между пространством картины и реальным миром.
А пустоты на холстах?
Я изображаю пейзажи, в которых каждый узнает знакомые ему места. А вычитания на картинах – это образ нашей памяти, которая сохраняет фрагменты целого. У нас, как у людей «экранной культуры», перемещающихся на самолетах, внутренний ландшафт формируется из таких фрагментов.
Щелчка не было, процесс проходил в течении нескольких лет после окончания института. Это один из моментов кризиса молодого художника, который оказывается в мире современной культуры и который там заведомо чужак. Мне всегда казалось абсурдным, что пейзаж маслом на холсте – это только музейное искусство или салон. “Почему я не могу писать маслом на холсте, хотя этот материал отвечает моим идеям?”. Эти размышления привели к тому, чем я сейчас занимаюсь, к попытке переосмыслить традиционный жанр, традиционную технику и понять, как человек смотрит на искусство прошлого, которое мне дорого. В то же время, я хочу найти портрет современности через пространство в том языке, в котором я работаю.
Есть ли кто-то из западных художников, с кем вы имеете похожие художественные взгляды?
Когда я учился в институте было меньше информации (интернет у меня появился только на 4 курсе), меньше поездок, и мы не так много знали о современном искусстве в мире. Трудно выделить конкретного художника. После института меня вдохновляли Ансельм Кифер, Дэвид Хокни, Герхард Рихтер. Это были живописцы, которые тебя убеждали что живопись не умерла, она существует в разных формах, и это помогало.
Каков портрет вашего коллекционера?
Многих людей, кто покупает мои работы я знаю лично, но не всех, конечно.
Это разные люди, среди которых серьезные коллекционеры и те, кто просто покупает понравившуюся работу. Меня, несомненно, радует, когда моими работами интересуются коллекционеры, собирающие принципиальные вещи – они узнают меня как нового автора для себя, начинают знакомиться с моим творчеством, завязывается некий диалог. Это интересно и полезно для художника. Однако, также приятно, когда человек просто купил твою работу, потому что она ему очень понравилась, и бывает, что это единственный предмет искусства в его доме, который становится частью его жизненного пространства.
Часто вам задают вопрос, что вы хотели показать в этой работе?
Спрашивают часто. Когда мы с Женей только начали активно выставляться и расширился круг людей, интересующихся нашим творчеством, меня озадачивало желание зрителя пообщаться с художником. Наши учителя говорили, что наша задача только писать, не думая о зрителе. Это, конечно, снобизм. Ты создаешь предмет, который потом живет отдельно от тебя, а значит делаешь его для зрителя, и если он хочет, чтобы ты рассказал о предмете искусства, то ты должен рассказать, это такая же часть работы, как и сама живопись.
Важно, что зритель может совершенно иначе интерпретировать твою работу, и имеет на это право, потому что смотрит на нее через призму своего опыта. Получать обратную связь очень полезно – ты получаешь опыт, который питает творческий процесс и помогает яснее формулировать мысли.
Что означают фигуры человека в ваших работах?
Несмотря на то, что я учился на живописца, 10 лет назад я начал делать первые скульптуры, и постепенно пришел к объединению живописи и скульптуры в одном произведении. На выставках я часто замечал, как живопись и скульптура нелепо соседствуют друг с другом. Как сказал один американский художник “Что такое скульптура – это, то, на что натыкаешься, когда отходишь чтобы лучше рассмотреть живопись”. И раз они соседствуют в одном пространстве их можно объединить. А с другой стороны, мне хотелось, чтобы персонаж вышел из холста, развернулся и стал смотреть на него, то есть стал посредником между пространством картины и реальным миром.
А пустоты на холстах?
Я изображаю пейзажи, в которых каждый узнает знакомые ему места. А вычитания на картинах – это образ нашей памяти, которая сохраняет фрагменты целого. У нас, как у людей «экранной культуры», перемещающихся на самолетах, внутренний ландшафт формируется из таких фрагментов.
Фрагмент работы Егора, фото из студии
Что вы посоветуете молодым художникам с высоты своего опыта?
На мой взгляд, если человек хочет состояться как художник, он должен поверить в то, что он художник. Чтобы стать художником недостаточно одного диплома, даже красного. Это путь, который состоит, порой, из ошибок, разочарований и неудач. К этому нужно быть морально готовым и воспринимать ошибки как опыт, помогающий сделать следующий шаг.
Я бы еще посоветовал не спешить, если есть интерес и желание над чем-то работать, нужно отбрасывать аргументы и доводы, чтобы это не делать. Делать только то, что ты хочешь, но делать это надо планомерно и долго.
Что будет в ближайшее время с современным искусством России?
Мне кажется, что все бурные события, в которых мы находимся, дадут толчок для искусства. Как это случится и что это будет, мы увидим, через время. Кризисные и переломные исторические моменты всегда сильно влияют на искусство.
На мой взгляд, если человек хочет состояться как художник, он должен поверить в то, что он художник. Чтобы стать художником недостаточно одного диплома, даже красного. Это путь, который состоит, порой, из ошибок, разочарований и неудач. К этому нужно быть морально готовым и воспринимать ошибки как опыт, помогающий сделать следующий шаг.
Я бы еще посоветовал не спешить, если есть интерес и желание над чем-то работать, нужно отбрасывать аргументы и доводы, чтобы это не делать. Делать только то, что ты хочешь, но делать это надо планомерно и долго.
Что будет в ближайшее время с современным искусством России?
Мне кажется, что все бурные события, в которых мы находимся, дадут толчок для искусства. Как это случится и что это будет, мы увидим, через время. Кризисные и переломные исторические моменты всегда сильно влияют на искусство.
Фотографии предоставлены Егором Плотниковым